для того, чтобы сильно тронуть его и показать, что его падение опаснее падения прочих, и
требует большей помощи. В самом деле, здесь было два преступления: во-первых, то, что
он противоречил, во-вторых, то, что ставил себя выше других; или лучше сказать, было и
третье преступление — то, что он все приписывал самому себе. Итак, для уврачевания
этого Христос и попустил падение; и потому, оставивши прочих, обращается к Петру:
"Симон!, — говорит Он, — Симон! се, сатана просил, чтобы сеять вас как пшеницу»
(Лк. 22:31), — то есть, возмущал, колебал, искушал; «Я молился о тебе, чтобы не оскудела
вера твоя». Но почему же, если сатана просил всех, Христос не сказал: «молился за всех»?
Не очевидно ли, что и это имеет ту же цель, о которой я говорил выше, то есть, что Христос
обращает слово Свое к Петру, чтобы тронуть его и показать, что его падение опаснее
падения прочих? Почему тоже не сказал Он: Я не попустил, но — "молился"? Идя на
страдание, Он говорил смиренно, чтобы показать Свое человечество. Тот, который создал
Церковь на исповедании Петра и так оградил ее, что бесчисленные опасности и смерти не
одолеют ее, Который дал ему ключи царствия небесного, вручил столь великую власть и,
для совершения этого, не имел нужды в молитве (не сказал тогда: "молился", но со властью
сказал: «Создам Церковь Мою» и: «и дам тебе ключи Царства Небесного» (Мф. 18:18–19),
каким образом нуждался в молитве для утверждения колеблющейся души одного
человека? Почему же сказал так? По той причине, о которой я говорил, и по причине
немощи учеников Своих, так как они еще не имели надлежащего о Нем понятия. Как же
Петр отрекся? Христос не сказал: чтобы ты не отрекся, но — чтобы не оскудела вера, чтобы
он не погиб совершенно. И это было делом попечения Христова. Действительно,
безмерный страх, объявший Петра, все рассеял; а безмерным этот страх был потому, что
Бог совершенно лишил его Своей помощи; а лишил помощи потому, что в нем была
сильна страсть гордости и противоречия. Итак, для совершенного истребления этой
страсти, Бог допустил столь сильному страху объять Петра. А что эта страсть была в нем
сильна, видно из того, что он не удовольствовался тем, что прежде противоречил и
пророку, и Христу, но и после того, когда Христос сказал ему: «Истинно говорю тебе, что
в эту ночь, прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня», — говорил: «Хотя
бы надлежало мне и умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя» (Мф. 26:34–35). Лука же
(Лк. 22:33–34) прибавляет, что чем более Христос опровергал, тем более Петр
противоречил. Что значит это, Петр: когда Христос говорил: «Один из вас предаст Меня»,
ты боялся, чтобы не быть предателем, и побуждал ученика спросить, хотя ничего
подобного не сознавал в себе; а теперь, когда Он ясно провозглашает и говорит: «Все вы
соблазнитесь», ты противоречишь, и не однажды только, а дважды и много раз? Так
именно говорит Лука. Отчего же это случилось с ним? От великой любви, от великой
радости. Когда он освободился от того страха относительно предательства, и узнал
предателя, то говорил уже с дерзновением и, возвышая себя над другими, заявлял: «Если и
все соблазнятся о Тебе, я никогда не соблазнюсь». Зависело это отчасти и от честолюбия,
так как на вечери ученики рассуждали о том, кто из них больше: так мучила их эта страсть.
Вот почему Христос уничижил Петра, не с тем, чтобы побудить его к отвержению, — да не
будет, — но чтобы, оставив его лишенным помощи, показать слабость человеческой
природы. Смотри, как после этого он сделался кроток: когда, по воскресении, сказал: "А он
что" (Ин. 21:21)? — и был остановлен, то не осмелился уже противоречить, как здесь, но
умолчал. Также и при вознесении, когда услышал: «Не ваше дело знать времена или
сроки» (Деян. 1:7), опять молчал и не противоречил. И после этого, когда на горнице, и при
видении плащаницы, услышал голос, говорящий ему: «Что Бог очистил, того ты не
почитай нечистым» (Деян. 10:15), — и еще не знал ясно, что значат эти слова, — молчал и
не спросил.